А, наверное, это весело -
Жечь огни и рвать горло песнями.
Небеса под ногами босыми
Россыпью.
Группа со стихами ВК: Человек, который ошибся номером
А, наверное, это весело -
Жечь огни и рвать горло песнями.
Небеса под ногами босыми
Россыпью.
Группа со стихами ВК: Человек, который ошибся номером
четверг, 25 апреля 2024
Поклоняюсь кофейным автоматам.
среда, 24 апреля 2024
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Всего - 100
Затеяно скорее для себя, чем для кого-то, в рамках систематизации содержимого черепушки и попытках возродить хоть какую-то мотивацию к жизни и написанию хоть чего-нибудь.
Зная себя, могу сказать, что это точно не будет ежедневной рубрикой (спасибо, если вообще закончу), я наверняка буду пропускать дни (недели...месяцы...), но иногда писать по несколько пунктов разом. Учитывая, что у меня здесь мертвое болото, в котором никого нет, получится эдакая иллюзия социальности.
1 - Своё имя
воскресенье, 05 июня 2022
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Поменяй меня, Боже, пожалуйста, на живого,
распластай мне грудину без лезвия ножевого,
я же знаю, как мастерски плоть мою взрежет слово –
ничего, что заляпан пол.
Это даже не кровь, а всего лишь потоки чая,
никогда его, впрочем, от крови не отличал я.
Среди капель рассвета чего-то ещё ища и
наглотавшись табачных смол,
я стою неприкаян, беспечен и обесточен.
Все слова потерялись, остались лишь сотни точек.
Вот, рисую мишень, ты, пожалуйста, целься точно,
я и так чересчур измят.
Моё сердце совсем не букет из астильб и примул,
без фабричной коробки, конечно, на склад не примут,
но уж ты постарайся, ты вроде там гранд и прима
и имеешь какой-то блат.
Пусть на божьем заводе меня разберут на части
наконец-то узнаем, с чего я, дурак, несчастен,
там работы-то будет, уверен, всего на час и
в отбраковку, прощай, всех благ.
Принеси меня, Боженька, новеньким и хрустящим,
ну и что, что я буду немного ненастоящий,
но зато, как обещано, ищущий да обрящет,
так что дай ему в руки флаг.
распластай мне грудину без лезвия ножевого,
я же знаю, как мастерски плоть мою взрежет слово –
ничего, что заляпан пол.
Это даже не кровь, а всего лишь потоки чая,
никогда его, впрочем, от крови не отличал я.
Среди капель рассвета чего-то ещё ища и
наглотавшись табачных смол,
я стою неприкаян, беспечен и обесточен.
Все слова потерялись, остались лишь сотни точек.
Вот, рисую мишень, ты, пожалуйста, целься точно,
я и так чересчур измят.
Моё сердце совсем не букет из астильб и примул,
без фабричной коробки, конечно, на склад не примут,
но уж ты постарайся, ты вроде там гранд и прима
и имеешь какой-то блат.
Пусть на божьем заводе меня разберут на части
наконец-то узнаем, с чего я, дурак, несчастен,
там работы-то будет, уверен, всего на час и
в отбраковку, прощай, всех благ.
Принеси меня, Боженька, новеньким и хрустящим,
ну и что, что я буду немного ненастоящий,
но зато, как обещано, ищущий да обрящет,
так что дай ему в руки флаг.
среда, 23 февраля 2022
Поклоняюсь кофейным автоматам.
То ли горечь на душе, то ли вечер.
Ты смотри не заблудись, человече.
Ты смотри там не споткнись о скрижали:
апокалипсис опять задержали.
Может, там какой аврал, сбились даты –
растревожили народ, бюрократы!
Ведь сидел уже готов, жгите с миром,
а теперь опять идти за кефиром,
и опять сырой февраль, снег на лицах,
и дыра на куртке не растворится,
и с утра, как повелось, на работу.
Не печалься, мой птенец желторотый.
Раз уж выпал из гнезда – встань и топай.
Приучайся жить как есть, недотёпой.
Этим гадам наверху веры нету:
обещались сколько раз – ни привета,
ни огня тебе с небес, ни потопа.
А реклама-то была! Столько трёпа.
Так что ты себе беги по-над бездной,
и кефир ещё купи. Он полезный.
Ты смотри не заблудись, человече.
Ты смотри там не споткнись о скрижали:
апокалипсис опять задержали.
Может, там какой аврал, сбились даты –
растревожили народ, бюрократы!
Ведь сидел уже готов, жгите с миром,
а теперь опять идти за кефиром,
и опять сырой февраль, снег на лицах,
и дыра на куртке не растворится,
и с утра, как повелось, на работу.
Не печалься, мой птенец желторотый.
Раз уж выпал из гнезда – встань и топай.
Приучайся жить как есть, недотёпой.
Этим гадам наверху веры нету:
обещались сколько раз – ни привета,
ни огня тебе с небес, ни потопа.
А реклама-то была! Столько трёпа.
Так что ты себе беги по-над бездной,
и кефир ещё купи. Он полезный.
воскресенье, 20 февраля 2022
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Прикупить занавески и скатерть, наладить быт, променять воду рек на полезный зелёный чай, отвыкать от рычания, ласковее звуча, и охотиться только на ягоды и грибы, подружиться и с зайцем, и с ворохом мелких птах. Погляди, как беспечны, уже не боятся рук! Ты тяни за шнурочек настойчивее, мой друг: этот дом очень стар, не забудь о его летах. Заходи, дорогая, клади у огня свой плащ: его цвет, как обычно, алее садовых роз. Угощайся печеньем, как раз для тебя пеклось, лист жасмина в заварнике, правда, весьма бодрящ? Мать тебя заждалась, так беги, навестишь потом – берегись сквозняков, не сиди на сырой траве! Встретишь бабушку в чаще – успей передать привет, но не надо показывать старой дорогу в дом.
среда, 31 марта 2021
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Со́львейг-солнце, косы из янтаря, выходи ко мне, пока спит заря. Ну и что, что мать запирает дом, им с моим не справиться колдовством, не отнять тебя от моей руки.
Нежен голос мой, а слова жарки́, мол, шелков и золота тебе дам.
Трон мой корни, милая, лес мой храм, у меня из золота – листьев ржа.
Улыбаюсь, руку твою держа, всё ж один подарок тебе готов –
не одна вернёшься под отчий кров.
***
Как сойдут снега, так и я шагну из лесных чащоб, как привык, к окну, не пугайся, нас не услышит мать.
Выходи, дочурка, со мной играть.
Нежен голос мой, а слова жарки́, мол, шелков и золота тебе дам.
Трон мой корни, милая, лес мой храм, у меня из золота – листьев ржа.
Улыбаюсь, руку твою держа, всё ж один подарок тебе готов –
не одна вернёшься под отчий кров.
***
Как сойдут снега, так и я шагну из лесных чащоб, как привык, к окну, не пугайся, нас не услышит мать.
Выходи, дочурка, со мной играть.
вторник, 30 марта 2021
Поклоняюсь кофейным автоматам.
В январе от утра́ до субботы сплошной аврал:
три дедлайна, а скоро и сессия – вот где ад.
В январе очень сложно отвыкнуть смотреть назад
и не помнить, кому и когда ты опять соврал.
Это выбор, вот только от выбора – лисий хвост.
Заводи ежедневник, смотри в календарь, дыши.
Под пологом холмов собираются дини ши,
бестолковый подменыш рукой утирает нос –
от сезонной простуды совсем не спасает чай.
Ты хотел на свободу – так вот и свобода, ешь.
Засыпает подменыш, и память стекает в брешь.
К берегам Авалона мать выйдет его встречать.
три дедлайна, а скоро и сессия – вот где ад.
В январе очень сложно отвыкнуть смотреть назад
и не помнить, кому и когда ты опять соврал.
Это выбор, вот только от выбора – лисий хвост.
Заводи ежедневник, смотри в календарь, дыши.
Под пологом холмов собираются дини ши,
бестолковый подменыш рукой утирает нос –
от сезонной простуды совсем не спасает чай.
Ты хотел на свободу – так вот и свобода, ешь.
Засыпает подменыш, и память стекает в брешь.
К берегам Авалона мать выйдет его встречать.
воскресенье, 24 января 2021
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Величайший дар - умение врать.
Спасает от многих бед, воистину.
Спасает от многих бед, воистину.
понедельник, 18 января 2021
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Эта сессия пока что проходит под знаменем "плюй на всех, люби себя".
Я даже не паникую, хотя есть из-за чего, и, несмотря на сжатые сроки, дедлайны и всё такое прочее, на душе спокойно-спокойно. Всё поправимо. Не сдам - пересдам. Не успею - занесу потом. Всё в порядке, живём. Выдыхаем.
Очень новое для меня ощущение.
Не знаю ещё, что получится по результатам, но по крайней мере сам процесс не калечит психику.
Я даже не паникую, хотя есть из-за чего, и, несмотря на сжатые сроки, дедлайны и всё такое прочее, на душе спокойно-спокойно. Всё поправимо. Не сдам - пересдам. Не успею - занесу потом. Всё в порядке, живём. Выдыхаем.
Очень новое для меня ощущение.
Не знаю ещё, что получится по результатам, но по крайней мере сам процесс не калечит психику.
вторник, 03 ноября 2020
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Невыносимо умиляет, когда кто-то говорит, что на заводах нынче всё автоматизировано, участие человека сведено к минимуму, а рабочий класс не востребован.
Да щас.
Обычно люди представляют эдакие конвейерные ленты, над которыми огромные манипуляторы с высокой скоростью собирают детали.
Ага.
Сидит там пенсионерка тётя Люба и облезлой кисточкой "белка" наносит суперважное покрытие на суперважную деталь. И если тётя Люба внезапно уволится или не дайте боги помрёт - начнётся паника, ад и попытки свалить ответственность друг на друга. Потому что состав суперважного покрытия хранится в тётилюбиной голове, а на полках чисто для вида лежат методики, отпечатанные на машинках в пятидесятых годах, абсолютно бесполезные, так как составы уже сто раз изменились. И нет, никто не станет проводить испытания и писать новые методики. Поймают лаборантку, которая не успеет убежать, и веляет ей подбирать состав суперважного покрытия наугад. Потому что ну она же помогала тёте Любе и должна знать.
Станки новые, понтовые и красивые, да. А трансформаторы семидесятых годов. А испытательное оборудование - восьмидесятых. А герметики смешивают палочкой от суши в ведерке из под майонеза (нет, стеклянную посуду выдали, конечно, но попробуй отмыть единственный стакан от быстросхватывающегося клея, учитывая, что клей тебе придется смешать раз десять за день, возможно, подряд).
Нет, я вполне допускаю, что где-нибудь есть автоматизированные современные заводы, в которых кто-то действительно следит за соблюдением инструкций и тб, а не подмахивает акты о ревизии задним числом и не придумывает абсолютно бесполезные проверки для имитации деятельности. Где-то и обезьяны по улицам бегают. Но как минимум один завод исповедует принцип "ну работает же", а значит, скорее всего и с другими не всё так красиво.
А мы на этих самолетах потом летаем
Да щас.
Обычно люди представляют эдакие конвейерные ленты, над которыми огромные манипуляторы с высокой скоростью собирают детали.
Ага.
Сидит там пенсионерка тётя Люба и облезлой кисточкой "белка" наносит суперважное покрытие на суперважную деталь. И если тётя Люба внезапно уволится или не дайте боги помрёт - начнётся паника, ад и попытки свалить ответственность друг на друга. Потому что состав суперважного покрытия хранится в тётилюбиной голове, а на полках чисто для вида лежат методики, отпечатанные на машинках в пятидесятых годах, абсолютно бесполезные, так как составы уже сто раз изменились. И нет, никто не станет проводить испытания и писать новые методики. Поймают лаборантку, которая не успеет убежать, и веляет ей подбирать состав суперважного покрытия наугад. Потому что ну она же помогала тёте Любе и должна знать.
Станки новые, понтовые и красивые, да. А трансформаторы семидесятых годов. А испытательное оборудование - восьмидесятых. А герметики смешивают палочкой от суши в ведерке из под майонеза (нет, стеклянную посуду выдали, конечно, но попробуй отмыть единственный стакан от быстросхватывающегося клея, учитывая, что клей тебе придется смешать раз десять за день, возможно, подряд).
Нет, я вполне допускаю, что где-нибудь есть автоматизированные современные заводы, в которых кто-то действительно следит за соблюдением инструкций и тб, а не подмахивает акты о ревизии задним числом и не придумывает абсолютно бесполезные проверки для имитации деятельности. Где-то и обезьяны по улицам бегают. Но как минимум один завод исповедует принцип "ну работает же", а значит, скорее всего и с другими не всё так красиво.
А мы на этих самолетах потом летаем
Поклоняюсь кофейным автоматам.
понедельник, 13 июля 2020
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Пять на семь совсем не двадцать восемь, больше двойки тут никто не даст и весь дневник исчеркан красной пастой. Снова. За окном рыжеет осень, в сумке сменки три ботинка (разных) – мама накричит опять. Мол, проседь у неё уже от этих нервов, бла-бла-бла, полжизни на пелёнки, бла-бла-бла, нормального ребёнка кто бы дал ей, мол, ни грамма веры, эти клятвы вот уже в печёнках, и по новой – каждый раз, как в первый. Мама молодая, маму жалко.
Только как же, если ветер струны дёргает? Так больно, мама, трудно: за окошком класса двор, и свалка, и забор, и магазин, и трубы, а внутри так душно, мама, жарко, хоть бери – и бей стекло с размаха. Не поможет. В книгах строчки-змеи, были б фиги – было бы смешнее. Прогулять бы все уроки махом и сбежать носиться по аллеям.
Вечером припрётся мамин хахаль. Обещал ремня дать «как папаша», если не избавишься от дури. Весь балкон три дня потом прокурен. Можно не вставать на завтрак даже – в кухне до утра о бескультурье, о деньгах и прочем очень важном под вино и поцелуев звуки говорят. Детей не приглашали.
Под столом, под бабушкиной шалью, можно притаиться, лампу в руки и в альбоме с красным дирижаблем рисовать крыла углы и дуги, выводить чешуйки меньше капель – создавать дракона из обрывков, из клочков бумаги. Если вникнуть, он похож немножечко на папу, на того, всамделишного. Рыкнет – и опять, как раньше, в доме запах пирожков с картошкой или вишней, и опять у мамы синий фартук, за окном апрель, а может, март и никого здесь не считают лишним. Завтра в восемь вновь бежать за парту.
Без дракона здесь уже не выжить. Здесь уже минута – риск, и верно учишься гадать по коридору: ключ на месте – значит, мама дома. Ключ на полке, коврик смят придверный: тут уже бросать рюкзак – и дёру, а иначе «снова треплет нервы, поучил бы, по-мужски, сурово» и сидеть весь вечер под кроватью.
У дракона золотое платье (жёлтый карандаш недавно сломан, но сойдёт и рыжий), даже ратью не суметь побить его. Готовы три ноги, крыло, живот и гребень, хвост придётся делать на обоях – слишком длинный. Дело непростое. Как конструктор, собираешь зверя, из «нигде» зовёшь его на волю, средь «ничто» мелком рисуешь двери: низачем, так надо потому что.
Чешуя на месте уравнений, пряди гривы. Завтра воскресенье. Как же тут математичку слушать, если до дракона три мгновенья – коготь, глаз. А воздух в классе душен, а бубнёж училки мимо, мимо. Коготь, глаз. Смотри-ка, снова двойка. За окном осенний ветер горький бьётся об стекло. Неумолимо время мчит и на ухо по-свойски шепчет неразборчиво. Пошли бы все к чертям, осталась пара точек! Коготь, глаз.
Ноябрь, квартира, вечер, и вдохнуть, пожалуй, больше нечем. Из тетрадки вырванный листочек (коготь, глаз) – прошла, казалось, вечность, карандаш до сердца уже сточен. Из окна глядят глаза дракона. Вихри снега оплетают ветки, как же много есть теперь ответов, а вопрос не выдали. Бездонна темнота двора, неярким светом фонари маячат за балконом, мама спит, в квартире тишь.
Отныне отражений блики и осколки сохраняют тайну. Яркий, зоркий из воды, зеркал, морозной стыни, на границе радужки, на кромке, из горячей стали скован, вылит жарким маслом сковородки-солнца – мудрый взгляд столетней гордой твари.
У дракона лазерный фонарик – для бездомных кошек. Он смеётся, луч уводит к солнцу и коварно ждёт, когда забудется, собьётся тот или иной зверёк и в небо прянет, распахнув резные крылья. Кошки про драконов не забыли, что им человечий вечный ребус – три шага от небыли до были. У дракона голубые кеды и веснушек россыпи на скулах, шапка дома (мама, ну тепло же). Ну и что, что счастья с медный грошик, одеяло осень распахнула – и беги, дракончик, через площадь, и взлетай, дракончик, с этих улиц.
Только как же, если ветер струны дёргает? Так больно, мама, трудно: за окошком класса двор, и свалка, и забор, и магазин, и трубы, а внутри так душно, мама, жарко, хоть бери – и бей стекло с размаха. Не поможет. В книгах строчки-змеи, были б фиги – было бы смешнее. Прогулять бы все уроки махом и сбежать носиться по аллеям.
Вечером припрётся мамин хахаль. Обещал ремня дать «как папаша», если не избавишься от дури. Весь балкон три дня потом прокурен. Можно не вставать на завтрак даже – в кухне до утра о бескультурье, о деньгах и прочем очень важном под вино и поцелуев звуки говорят. Детей не приглашали.
Под столом, под бабушкиной шалью, можно притаиться, лампу в руки и в альбоме с красным дирижаблем рисовать крыла углы и дуги, выводить чешуйки меньше капель – создавать дракона из обрывков, из клочков бумаги. Если вникнуть, он похож немножечко на папу, на того, всамделишного. Рыкнет – и опять, как раньше, в доме запах пирожков с картошкой или вишней, и опять у мамы синий фартук, за окном апрель, а может, март и никого здесь не считают лишним. Завтра в восемь вновь бежать за парту.
Без дракона здесь уже не выжить. Здесь уже минута – риск, и верно учишься гадать по коридору: ключ на месте – значит, мама дома. Ключ на полке, коврик смят придверный: тут уже бросать рюкзак – и дёру, а иначе «снова треплет нервы, поучил бы, по-мужски, сурово» и сидеть весь вечер под кроватью.
У дракона золотое платье (жёлтый карандаш недавно сломан, но сойдёт и рыжий), даже ратью не суметь побить его. Готовы три ноги, крыло, живот и гребень, хвост придётся делать на обоях – слишком длинный. Дело непростое. Как конструктор, собираешь зверя, из «нигде» зовёшь его на волю, средь «ничто» мелком рисуешь двери: низачем, так надо потому что.
Чешуя на месте уравнений, пряди гривы. Завтра воскресенье. Как же тут математичку слушать, если до дракона три мгновенья – коготь, глаз. А воздух в классе душен, а бубнёж училки мимо, мимо. Коготь, глаз. Смотри-ка, снова двойка. За окном осенний ветер горький бьётся об стекло. Неумолимо время мчит и на ухо по-свойски шепчет неразборчиво. Пошли бы все к чертям, осталась пара точек! Коготь, глаз.
Ноябрь, квартира, вечер, и вдохнуть, пожалуй, больше нечем. Из тетрадки вырванный листочек (коготь, глаз) – прошла, казалось, вечность, карандаш до сердца уже сточен. Из окна глядят глаза дракона. Вихри снега оплетают ветки, как же много есть теперь ответов, а вопрос не выдали. Бездонна темнота двора, неярким светом фонари маячат за балконом, мама спит, в квартире тишь.
Отныне отражений блики и осколки сохраняют тайну. Яркий, зоркий из воды, зеркал, морозной стыни, на границе радужки, на кромке, из горячей стали скован, вылит жарким маслом сковородки-солнца – мудрый взгляд столетней гордой твари.
У дракона лазерный фонарик – для бездомных кошек. Он смеётся, луч уводит к солнцу и коварно ждёт, когда забудется, собьётся тот или иной зверёк и в небо прянет, распахнув резные крылья. Кошки про драконов не забыли, что им человечий вечный ребус – три шага от небыли до были. У дракона голубые кеды и веснушек россыпи на скулах, шапка дома (мама, ну тепло же). Ну и что, что счастья с медный грошик, одеяло осень распахнула – и беги, дракончик, через площадь, и взлетай, дракончик, с этих улиц.
пятница, 31 января 2020
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Долго ж у нас не велось героев - тех, что не сразу в гроб. Ладно бы был богатырски скроен – чистый высокий лоб, плечи размахом в косую сажень, в пальцах согнёт клинок. Только у этого руки в саже, серый кобель у ног, куртка вся в пёстрых кривых заплатах, стёртый гитарный гриф.
Сам-то мальчишка совсем, куда там, лишь бы остался жив.
Нам-то привычно, деды от века чтили законы гор. Надо всего-то три человека, чтоб не проснулся мор. Три человека – такая малость, здесь и почаще мрут. Тут не равнина, и людям слабость вовсе не по нутру, если уж избран – ступай к разлому на твердяную круть. Трусишь – так стребуй с собой другого, будет, кому толкнуть. Так-то, конечно, недурный способ ярко войти во тьму. Спину согнёт как пастуший посох – так и пора. Всему есть окончание, есть начало, время сойти с тропы. Только вот старцев в селе не стало.
Ветер поднимет пыль, солнце зайдёт и восстанет внове – нрав у него таков. Сгинет народ, обживётся новый, под жернова веков всё попадает сегодня, завтра, всё изотрётся в быль. Я вот всё думаю: я-то старый, я-то своё прожил, мне-то и жребий тянуть нет толку – нету таких вторых. Я б за себя и не трусил, только страшно за молодых. Двое-то сгинут, я сам за руки их поведу на смерть. Страх – он не в том, что родные внуки.
Мне довелось смотреть, как истираются, чахнут, сохнут кости и кровь земли. Мир здесь измят, перекручен, согнут – будто и впрямь кровит – мы здесь поставлены были стражей слишком давно. Теперь нашей истории не расскажет ни человек, ни зверь: жили какие-то, говор чудный, верили в рубежи. Ладно бы страшно, ладно бы трудно, ладно бы на межи. Мы научали детей без дрожи помнить свой долг и цель, только пусты колыбель и ложе.
Этот-то вроде смел – тощий, смешливый, одет паяцем, тренькать обучен в лад. Спёр из курятни сырые яйца, слопал весь виноград, детям показывал трюк с монетой – те хохотали всласть. Пёс мне не нравится – слишком редко он разевает пасть. Молча лежит, не ворчит, не лезет, вынес ему костей – даже не дрогнул. А взгляд-то трезвый ровно как у людей. Впрочем, какая моя забота, только не лез бы в дом.
К вечеру этому идиоту вздумалось лезть в разлом. Я и бранился, и дал по шее – только смеётся: «Дед, не отговаривай, я мишенью сделаться дал обет, что тут поделать – моя работа смертью платить за жизнь». Плюнул, отстал, если есть охота – пусть же сигает вниз, воля его, дуракам дорога, тропку отыщет сам.
Утром увидел, как на отроги рухнули небеса.
Видел, как склоны укрылись белым – спинами облаков, слышал, как гулкое эхо пело звонко и высоко, помню, что сердце грозилось выпасть, воздух звенел, как гонг. Овцы – и те не пошли на выпас, хоть я открыл загон. После, конечно, утихло, смялось, время пошло, как встарь. Только и нынче в горах осталась зыбкая эта марь, шрамы земли заживают долго, хоть и уже срослось. Нет здесь разлома. И надо ж сколько правнуков родилось! Будто сам мир бережет от бури, чтоб сохранить нам сил.
Я лишь жалею, что, старый дурень, имени не спросил.
***
А на неделе почтарь с предгорий сплетню принёс в село: мол, на равнине большое горе, что-то у них стряслось – странник шепнул у костра за брагой. Сам-то сопляк ещё-т! Парень какой-то, худой, с собакой.
Думаю, пронесёт.
Сам-то мальчишка совсем, куда там, лишь бы остался жив.
Нам-то привычно, деды от века чтили законы гор. Надо всего-то три человека, чтоб не проснулся мор. Три человека – такая малость, здесь и почаще мрут. Тут не равнина, и людям слабость вовсе не по нутру, если уж избран – ступай к разлому на твердяную круть. Трусишь – так стребуй с собой другого, будет, кому толкнуть. Так-то, конечно, недурный способ ярко войти во тьму. Спину согнёт как пастуший посох – так и пора. Всему есть окончание, есть начало, время сойти с тропы. Только вот старцев в селе не стало.
Ветер поднимет пыль, солнце зайдёт и восстанет внове – нрав у него таков. Сгинет народ, обживётся новый, под жернова веков всё попадает сегодня, завтра, всё изотрётся в быль. Я вот всё думаю: я-то старый, я-то своё прожил, мне-то и жребий тянуть нет толку – нету таких вторых. Я б за себя и не трусил, только страшно за молодых. Двое-то сгинут, я сам за руки их поведу на смерть. Страх – он не в том, что родные внуки.
Мне довелось смотреть, как истираются, чахнут, сохнут кости и кровь земли. Мир здесь измят, перекручен, согнут – будто и впрямь кровит – мы здесь поставлены были стражей слишком давно. Теперь нашей истории не расскажет ни человек, ни зверь: жили какие-то, говор чудный, верили в рубежи. Ладно бы страшно, ладно бы трудно, ладно бы на межи. Мы научали детей без дрожи помнить свой долг и цель, только пусты колыбель и ложе.
Этот-то вроде смел – тощий, смешливый, одет паяцем, тренькать обучен в лад. Спёр из курятни сырые яйца, слопал весь виноград, детям показывал трюк с монетой – те хохотали всласть. Пёс мне не нравится – слишком редко он разевает пасть. Молча лежит, не ворчит, не лезет, вынес ему костей – даже не дрогнул. А взгляд-то трезвый ровно как у людей. Впрочем, какая моя забота, только не лез бы в дом.
К вечеру этому идиоту вздумалось лезть в разлом. Я и бранился, и дал по шее – только смеётся: «Дед, не отговаривай, я мишенью сделаться дал обет, что тут поделать – моя работа смертью платить за жизнь». Плюнул, отстал, если есть охота – пусть же сигает вниз, воля его, дуракам дорога, тропку отыщет сам.
Утром увидел, как на отроги рухнули небеса.
Видел, как склоны укрылись белым – спинами облаков, слышал, как гулкое эхо пело звонко и высоко, помню, что сердце грозилось выпасть, воздух звенел, как гонг. Овцы – и те не пошли на выпас, хоть я открыл загон. После, конечно, утихло, смялось, время пошло, как встарь. Только и нынче в горах осталась зыбкая эта марь, шрамы земли заживают долго, хоть и уже срослось. Нет здесь разлома. И надо ж сколько правнуков родилось! Будто сам мир бережет от бури, чтоб сохранить нам сил.
Я лишь жалею, что, старый дурень, имени не спросил.
***
А на неделе почтарь с предгорий сплетню принёс в село: мол, на равнине большое горе, что-то у них стряслось – странник шепнул у костра за брагой. Сам-то сопляк ещё-т! Парень какой-то, худой, с собакой.
Думаю, пронесёт.
воскресенье, 26 января 2020
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Обещалась тебя не бросать ни в любви, ни в горести.
Было сладко вначале, да стало несладко вскорости.
Ты, смеясь, повторял «не бывает у бабы гордости» –
я кивала, любуясь на солнце твоих кудрей.
И удачно же вышло встать за твои-то за плечи мне.
Ну, бывало, порой забывал возвернуться к вечеру,
так ведь правда – в постели без мужа валяться нечего.
Я кошму расстелю, подожду тебя у дверей.
Тумаки-то присыплю извёсткой – и вроде гладенько,
пусть соседка дурная о нас не болтает гаденько.
А зато на постели меня ты родной да сладенькой
называешь, сжимая до хруста в моих костях.
Я же знаю тебя, мой родной, до нутра, до ядрышка,
пусть-ка строит глазёнки тебе молодая ладушка –
всё одно засыпать тебе с суженой своей рядышком,
на своём почивать всяк уютнее, чем в гостях.
С колуном, да под самым теменем, тягостно очень мне,
но лежать под холодным дёрном совсем уже мочи нет.
Солнца свет жжёт глаза, так уж я подожду до ноченьки –
и к тебе, моя радость, вернусь, как тогда клялась.
Отчего же теперь ты седой и совсем измученный?
Под корягой лежит молодая краса-разлучница,
я приду, я тобой же одна засыпать отучена.
Не забудь же, Любимый, постель расстелить для нас.
Было сладко вначале, да стало несладко вскорости.
Ты, смеясь, повторял «не бывает у бабы гордости» –
я кивала, любуясь на солнце твоих кудрей.
И удачно же вышло встать за твои-то за плечи мне.
Ну, бывало, порой забывал возвернуться к вечеру,
так ведь правда – в постели без мужа валяться нечего.
Я кошму расстелю, подожду тебя у дверей.
Тумаки-то присыплю извёсткой – и вроде гладенько,
пусть соседка дурная о нас не болтает гаденько.
А зато на постели меня ты родной да сладенькой
называешь, сжимая до хруста в моих костях.
Я же знаю тебя, мой родной, до нутра, до ядрышка,
пусть-ка строит глазёнки тебе молодая ладушка –
всё одно засыпать тебе с суженой своей рядышком,
на своём почивать всяк уютнее, чем в гостях.
С колуном, да под самым теменем, тягостно очень мне,
но лежать под холодным дёрном совсем уже мочи нет.
Солнца свет жжёт глаза, так уж я подожду до ноченьки –
и к тебе, моя радость, вернусь, как тогда клялась.
Отчего же теперь ты седой и совсем измученный?
Под корягой лежит молодая краса-разлучница,
я приду, я тобой же одна засыпать отучена.
Не забудь же, Любимый, постель расстелить для нас.
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Типи-тап, по крышам и по земле, на асфальт, бликующий в сонной мгле, разбиваясь ветками в искрый мёт, дождь идёт. Вы слышите? Дождь идёт. На густую слякоть из снежных каш, в тротуарный панцирь вбивая марш, прошивая куртки насквозь до тел.
Лёшка вовсе этого не хотел.
Он просил совсем не того, не здесь. Не в стекло себе водяную взвесь, не потоком жгучим до кости льдом, не о том он плакался. Не о том! Вот такой обман – кулаком под дых. Он просил для матери выходных, для сестрёнки – велик, крутой смартфон. И отца – какого-нибудь, потом. Потому что как же без мужика? Лёшка сам – обуза ещё пока, от него ни толку, ни барышей, хоть бери – и заново его шей, может, выйдет лучше, а нет – не жаль. Лёшка вот бракованная деталь, так бывает. Нечего тут скулить. Типи-тап, звенит дождевая нить, типи-чанг - и рвётся об злую жесть.
Там, на крышах, будто бы кто-то есть. Лёшка помнит: страшно – грызи кулак. Не шуметь - сестру не буди, дурак, у неё с утра очень много дел. Да и как он скажет, чего хотел? Мать в ночную, двери он запер. Ключ под подушкой. Паника, цепкий плющ, обвивает горло, шипами вглубь, и сшивает намертво контур губ. Типи-тонг-тип-тонг метроном дождя, в одеяльно-душное уходя, Лёшка чует запахи мокрых шкур.
«Дождик-Дождик, ты и силён, и мудр, Дождик-Дождик, дай мне, чего хочу, а уж я по совести отплачу, чем попросишь, мне ничего не жаль» – типи-тонк – печатает дождь об сталь – типи-тонк, отдашь, типи-тонк, малыш.
Среди стука капель по рёбрам крыш, когда мокрый город угрюм и слеп, миллионы лап отбивают степ. Не грусти, ребёнок, не плачь, не трусь, ливень смоет разом и грязь, и гнусь, среди ливня скорбь на разрыв тонка. Стая ищет нового вожака. Стая слышит жалобный детский вой, и они пришли – за одним тобой. Что с того, что слаб, что с того, что мал? Ты и сам теперь дождевой шакал, и твой путь лежит меж антенн и труб. Вот и дождь уже не суров, не груб, вот уже и нежен воды поток, вот течёт по венам холодный ток, вот и мех сливается с цветом туч. Человечий разум упрям, зыбуч, человек не видит того, что нет, что мелькает смутно среди тенет, человечий взгляд всегда прям и твёрд. «Дождь стучит» - и армия острых морд, море тёмно-серого с рыжиной, накрывает съёжившийся, сырой, весь озябший город до граней стен, до верхушек самых больших антенн. Шакалиный коготь раскрошит лёд – типи-тап – вы слышите? Дождь идёт.
Лёшка вовсе этого не хотел.
Он просил совсем не того, не здесь. Не в стекло себе водяную взвесь, не потоком жгучим до кости льдом, не о том он плакался. Не о том! Вот такой обман – кулаком под дых. Он просил для матери выходных, для сестрёнки – велик, крутой смартфон. И отца – какого-нибудь, потом. Потому что как же без мужика? Лёшка сам – обуза ещё пока, от него ни толку, ни барышей, хоть бери – и заново его шей, может, выйдет лучше, а нет – не жаль. Лёшка вот бракованная деталь, так бывает. Нечего тут скулить. Типи-тап, звенит дождевая нить, типи-чанг - и рвётся об злую жесть.
Там, на крышах, будто бы кто-то есть. Лёшка помнит: страшно – грызи кулак. Не шуметь - сестру не буди, дурак, у неё с утра очень много дел. Да и как он скажет, чего хотел? Мать в ночную, двери он запер. Ключ под подушкой. Паника, цепкий плющ, обвивает горло, шипами вглубь, и сшивает намертво контур губ. Типи-тонг-тип-тонг метроном дождя, в одеяльно-душное уходя, Лёшка чует запахи мокрых шкур.
«Дождик-Дождик, ты и силён, и мудр, Дождик-Дождик, дай мне, чего хочу, а уж я по совести отплачу, чем попросишь, мне ничего не жаль» – типи-тонк – печатает дождь об сталь – типи-тонк, отдашь, типи-тонк, малыш.
Среди стука капель по рёбрам крыш, когда мокрый город угрюм и слеп, миллионы лап отбивают степ. Не грусти, ребёнок, не плачь, не трусь, ливень смоет разом и грязь, и гнусь, среди ливня скорбь на разрыв тонка. Стая ищет нового вожака. Стая слышит жалобный детский вой, и они пришли – за одним тобой. Что с того, что слаб, что с того, что мал? Ты и сам теперь дождевой шакал, и твой путь лежит меж антенн и труб. Вот и дождь уже не суров, не груб, вот уже и нежен воды поток, вот течёт по венам холодный ток, вот и мех сливается с цветом туч. Человечий разум упрям, зыбуч, человек не видит того, что нет, что мелькает смутно среди тенет, человечий взгляд всегда прям и твёрд. «Дождь стучит» - и армия острых морд, море тёмно-серого с рыжиной, накрывает съёжившийся, сырой, весь озябший город до граней стен, до верхушек самых больших антенн. Шакалиный коготь раскрошит лёд – типи-тап – вы слышите? Дождь идёт.
вторник, 05 ноября 2019
Поклоняюсь кофейным автоматам.
05.11.2019 в 00:02
Пишет Юля без юбки:Глючный лес-2URL записи
Действующие лица:
Лирическая героиня
Пчёлы
В роли мчсников второго плана - Б. Камбербэтч, М. Фримен
1
у меня растут года вместе с жопой
я не езжу никуда автостопом
то есть езжу не туда и не с теми
потому что в общем да - я не в теме
что же делать как же быть скоро старость
сколько мальчиков ловить мне осталось
любят мальчики принцесс вот же суки
я поеду в глючный лес видеть глюки
2
а если ты мне не веришь
скорей погляди вокруг
здесь пляшут тёплые звери
и мыши ебашат лук
гусиный лук и медвежий
какая то кровь на траве
и воздух какой то свежий
и камнем по голове
3
разотри умри уйди и воскресни
так советовал один мчсник
но давать советы впрок бесполезно
не ходил бы ты ванёк по над бездной
если ты на колдовство не прошарен
покупай на рождество синий шарфик
выбирай дорогу в ад побезлюдней
не ходи на водопад с тем кто любит
4
смущая нетрезвый посёлок
где жизнь проживают за год
летают безумные пчелы
и делают луковый мед
а ты никому не товарищ
бежишь босиком по росе
"малютки - кричишь - медовары!
да вы охренели совсем!"
а они отвечают:
5
здесь очень забавное место
о нем не узнаешь из книг
ты будешь кому то невеста
но вряд ли ты будешь жених
у нас в алхимическом браке
есть столько чудесных вещей
тебе мы подарим собаку
и много живых овощей
как плакала средняя школа
когда ты входил в неё весь
"мой мальчик какого ты пола
и хрена ль ты делаешь здесь?"
теперь наконец то ты дома
и хватит валять дурака
маши ка родным и знакомым
пока не отсохнет рука
6
если ты уже давно не жилица
остаётся лишь одно - застрелицца
вот обрез на первый взгляд гладкоствольный
сорок кошек говорят будет больно
душу черти заберут без заминки
сорок бабушек придут на поминки
кто не помер молодым? так не честно!
приходил еще один мчсник
наложить на шею жгут опасался
очень любят очень жгут англосаксы
7
никого блин не убей сиди тихо
если ты не курт кобейн а чувиха
сорока почти что лет ну плюс минус
я закроюсь в туалет и не сдвинусь
то есть сдвинусь но умом и не больно
я скажу оно само бесконтрольно
мчсники молчат как бы чо уж
тут внезапно в дверь стучат входят пчёлы
и говорят:
8
а всё таки хочешь не хочешь
тебе умирать по весне
молоденький энтони хопкинс
придёт к тебе ночью во сне
прикинь твоя песенка спета
ведь ты понимаешь сама
твоё безопасное лето
обычная сука зима
9
у меня растут года скоро сорок
то есть я же вру всегда и не сорок
если будет так добра эта осень
мне останется - ура! - тридцать восемь
10
это был такой краш-тест в два притопа
от меня уехал лес автостопом
воскресенье, 06 октября 2019
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Говорю «беги», говорю «беги», говорю «не трусь».
«За тобой», говорю, «хоть тресни, а я вернусь»,
«за тебя» говорю, «мой разум и мой кулак».
А потом говорю «извини», говорю, «вот так».
А потом говорю «ну что же, такая жизнь».
«Только ты», говорю, «только ты-то за мной вернись,
только ты-то меня не бросай посреди пурги!»
А он говорит «беги», говорит, «беги», говорит, «беги».
«За тобой», говорю, «хоть тресни, а я вернусь»,
«за тебя» говорю, «мой разум и мой кулак».
А потом говорю «извини», говорю, «вот так».
А потом говорю «ну что же, такая жизнь».
«Только ты», говорю, «только ты-то за мной вернись,
только ты-то меня не бросай посреди пурги!»
А он говорит «беги», говорит, «беги», говорит, «беги».
суббота, 05 октября 2019
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Вышивала нитью ему ресницы, проколола глазоньки острой спицей, крепкий шомпол вставила вдоль хребта: я сама такого сошью, как нужен. Поколдую – будет мне верным мужем. Если знаешь, что ему нашептать, то всё будет правильно, будет просто. Ты сама решаешь, какого роста и какого племени будет муж. Если шьёшь из шёлка, то будет нежен. Не забыть к характеру жёсткий стержень, для упрямства – вьющийся дикий плющ, для ума дубовой коры побольше. Из морской просоленной водной толщи драгоценный жемчуг в зажим глазниц, ряд зубов из лучшей лосиной кости. Приходи, мой суженый, к деве в гости и оставь навеки других девиц.
Надевала лучшее своё платье, он пришёл, как водится, на закате, и луна светила лишь нам двоим. Он ушёл к рассвету, захлопнув дверцу. Я забыла главное – вставить сердце, кто же знал, что явится за моим.
Надевала лучшее своё платье, он пришёл, как водится, на закате, и луна светила лишь нам двоим. Он ушёл к рассвету, захлопнув дверцу. Я забыла главное – вставить сердце, кто же знал, что явится за моим.
пятница, 04 октября 2019
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Стены сырые и руки мёрзнут, там, за решёткой, морозный воздух. Бьётся в сознании: «Поздно! Поздно!» - это мой личный крест. Дорого стоит моя ошибка: сам себя мнил осторожным, гибким. Что же, отчаянье хуже пытки. Правда, и пытки есть. Утром палач отопрёт замочек, я не виню его – сам был жёстче. Но всё труднее быть крепче, стойче, крик утыкать в кулак. С этого ракурса смерть, как праздник, но милосердием только дразнят. Будет признание – будут казни, значит, пока вот так. Толпы ликуют – поймали гада! Да, я убил их, так было надо, есть на земле непростой порядок – тот, что пожрал их всех. Да, я убил их – их было двадцать, разного возраста, лиц и наций. Именно им не свезло попасться, в этом-то их и грех. Нет, я не брал никакой наживы. Я вынимал из них кости, жилы (в этом этапе ещё все живы – важный, скажу, момент). Самое главное – это череп…
Впрочем, мне здесь всё равно не верят – мол, ну и что, что мороз в апреле первый за двадцать лет? Скоро узнают тупые люди: если нет смерти – ВЕСНЫ НЕ БУДЕТ. Думали, лето дают на блюде? Дело совсем не в том. Этот мирок холодней, капризней. Впрочем, есть шанс столковаться и с ним (надо же, подлость спасает жизни!): лягут ключи на стол, деньги закроют глазёнки страже, даже палач согласился с кражей. Что ж, нужна жертва – и жертва ляжет, вот мой последний дар.
Скоро догонят, тогда быстрее – льдина в ладони ножа острее. Чётко вскрываю свою трахею, падая на алтарь.
Впрочем, мне здесь всё равно не верят – мол, ну и что, что мороз в апреле первый за двадцать лет? Скоро узнают тупые люди: если нет смерти – ВЕСНЫ НЕ БУДЕТ. Думали, лето дают на блюде? Дело совсем не в том. Этот мирок холодней, капризней. Впрочем, есть шанс столковаться и с ним (надо же, подлость спасает жизни!): лягут ключи на стол, деньги закроют глазёнки страже, даже палач согласился с кражей. Что ж, нужна жертва – и жертва ляжет, вот мой последний дар.
Скоро догонят, тогда быстрее – льдина в ладони ножа острее. Чётко вскрываю свою трахею, падая на алтарь.
четверг, 03 октября 2019
Поклоняюсь кофейным автоматам.
Думал, здесь ближе, но ничего хорошего - эта дорога что-то совсем заброшена, ночь наступает, звёзд ни одной горошины.
«что тебе в свете дня?»
Сумерки пахнут дымом и горьким ладаном, можно вернуться, только и вправду надо ли? Вдруг за той горочкой дачные палисады?
«не покидай меня»
Сосны гудят, скрипят на ветру верхушками. Дёрнул же чёрт полениться пройти опушкой, был бы умнее – уже бы сидел за кружкой!
«плохо ли нам двоим?»
Сбор был полдня назад, мы ж решили в пятницу, ну неужели вправду никто не хватится? Я-то, конечно, клялся утром добраться сам…
«ты безразличен им»
Что-то уже не тянет общаться с этими: были б друзья – давно бы нашли и встретили. Пьют там, небось, а я тут брожу как йети, блин.
«это твоя купель»
Честно сказать, устал от стервозной корысти, вот заявлюсь – и точно опять поссоримся. Спать бы во мху, не знать ни тревог, ни горестей.
«я постелю постель»
Кажется, будто брожу не часы, а сутки, голос-не голос мысли шальные путает. Между корнями вяза лежать уютнее.
«так оставайся тут»
Здесь так спокойно, травы щекочут перьями, чаща мурлычет тихо мне колыбельную, ноздри забиты мхом и листвою прелою.
«косточек не найдут»
«что тебе в свете дня?»
Сумерки пахнут дымом и горьким ладаном, можно вернуться, только и вправду надо ли? Вдруг за той горочкой дачные палисады?
«не покидай меня»
Сосны гудят, скрипят на ветру верхушками. Дёрнул же чёрт полениться пройти опушкой, был бы умнее – уже бы сидел за кружкой!
«плохо ли нам двоим?»
Сбор был полдня назад, мы ж решили в пятницу, ну неужели вправду никто не хватится? Я-то, конечно, клялся утром добраться сам…
«ты безразличен им»
Что-то уже не тянет общаться с этими: были б друзья – давно бы нашли и встретили. Пьют там, небось, а я тут брожу как йети, блин.
«это твоя купель»
Честно сказать, устал от стервозной корысти, вот заявлюсь – и точно опять поссоримся. Спать бы во мху, не знать ни тревог, ни горестей.
«я постелю постель»
Кажется, будто брожу не часы, а сутки, голос-не голос мысли шальные путает. Между корнями вяза лежать уютнее.
«так оставайся тут»
Здесь так спокойно, травы щекочут перьями, чаща мурлычет тихо мне колыбельную, ноздри забиты мхом и листвою прелою.
«косточек не найдут»