Поклоняюсь кофейным автоматам.
Сказочка
Ей было девятнадцать. Или, может быть, тысяча лет. А может, и вовсе несколько дней, часов, минут – здесь, в мутно - белом кружеве льда, воды и редких лучей света это не имело никакого значения. Если бы она знала, что такое тепло, она бы решила, что ей холодно здесь. Если бы знала, сколько света там, снаружи, поняла бы, что вокруг нее слишком мало его. Но ей не было скучно. И грустно – не было. Ей было никак.
Она любила свои волосы – длинные и белые, белее даже глубинных рыб, которые служили ей пищей. И руки – хрупкие и почти прозрачные, с мягкой кожицей меж тонких пальцев, матово поблескивающие светлой чешуей. Своего лица она не знала.
Здесь, в ледяном озере, лежащем в чаше ладоней гор, была вся она. Не подозревая мира за его пределами, она не могла мечтать о нем. Была только она. И рыбы. И ленты водорослей, вьющиеся по каменистому дну. А больше ничего не было.
«В ледяном озере обитает чудовище» - говорила ему мать, перебирая мягкие перышки.
«Если ступишь на лед, немедля рухнешь в холодную бездну, твои крылья намокнут, и ты никогда больше не поднимешься в небо» - грозил отец.
«По земле бродят злые духи, что могут затянуть в снег даже самого сильного атахи» - пугали старики.
Он не верил.
Это было его племя – высокие и хищные, драчливые и злые, они носили темные перья и гордились добытыми на земле сокровищами. Земля была для них запретным местом. Проносясь близко-близко от снежного покрова, они на лету выхватывали из сугробов то и это – обледенелую шишку и осколок звездчатого камня, застывший трупик безвременно погибшего грызуна и резной окаменелый лист – наследие прежних времен. И величайшей доблестью считалось во время полета кончиком когтя зацепить снежный клок и хвастаться после перед дружками своим бесстрашием. Подобные подвиги заканчивались обыкновенно дракой.
Он не верил. Не хотел верить, что его ждет погибель, стоит только ступить на твердый наст. И мечтал, поднабравшись сил и отрастив, наконец, большие сильные крылья, пробежаться по склону и доказать всем прочим атахи, что им принадлежит не только небо. Или погибнуть, что, впрочем, ничуть его не пугало. Это был его мир, и он не собирался довольствоваться частью. Потом это забылось.
А потом он увидел озеро.
Слишком ровное для камня. Слишком темное для снега. Это – лед? Он уже не был птенцом, но не был еще и стариком. Даже мужчиной – не был. А потому не стал жмуриться и сворачивать в горы, как делали прочие, боясь пролететь над скрытой бездной и тем навлечь на себя несчастья. Он сделал круг. Потом еще. Потом осторожно снизился и ступил на колкое ледяное крошево. Лапы ожгло, но он не рухнул вниз и не превратился в стылую статую, как пророчили родичи. Из его горла вырвался радостно-торжествующий вскрик. Потоптавшись и ощупав лед лапами, он отковырял кус и сунул в пасть – невкусно. Лизнул языком – шершаво. Поскреб когтями – хрупко. И более – в том месте, где он выскреб выемку, лед стал темнее и чище, и в глубине его мелькнуло нечто смутное. Он принялся рыть и рыть, чтобы увидеть больше, чтобы найти, узнать, открыть. Ни один атахи не смог бы устоять перед таким соблазном, этот не устоял тем более. Светлое мелькнуло снова, уже отчетливее и ближе, сильные когти легко врезались в лед, кроша его на осколки, глаза горели жаждой – открытия? Наживы? Он не знал. Он был всего лишь хищной северной птицей с горячим сердцем, и не умел думать о последствиях, и, конечно, не умел их предусматривать.
Наконец, преграда истончилась настолько, что он смог разглядеть свою находку. С той стороны льда на него смотрело удивительнейшее существо будто сотканное из снежного кружева. Существо было удивлено, верно, но не напугано. Странными лапами – белыми и тонкими, оно прикоснулось к тонкой перегородке и открыло пасть, кажется, издавая какой-то звук. Оно в темнице, понял он! И, конечно, некому его освободить! Атахи испокон веков боятся льда и снега, никто из них не посмел бы спуститься сюда. Значит, никто не придет? Никто, кроме него? Но ведь он есть. И, решил он, он добудет это странное и прекрасное существо из его холодного плена (ему ведь, наверное, холодно?). Он одолжит свои крылья и принесет его в стаю, он скажет – атахи свободны! И нет больше места, которым бы не владели они! И чудо из глубин бездны станет его тому доказательством. А потом он возьмет его себе и будет носить ему летучих мышанов (только самых крупных!), и даст много-много веток на постель, и сделает так, чтобы ему никогда не захотелось возвращаться в свою темницу.
Когти в последний раз вонзились в ледяную твердь, и тут земля под ним проломилась, и тело с головой рухнуло в смертельный холод темной бездны. Пытаясь вынырнуть, он вскинулся, но на морозе его мокрые перья сразу же схватились льдом, и, так и не сумев взмахнуть бесполезными крыльями, он ушел еще глубже. Второй раз он до поверхности не дотянулся.
Пролетающий мимо атахи – другой, старший – горестно вскрикнул и метнулся обратно, к угодьям стаи. Вскоре все небо вскипело от крыльев и, когда странное создание из глубин, подняло на край пролома тело их сородича, они кинулись на убийцу все разом. Они били, и рвали, и тянули, не давая нырнуть в спасительную бездну. Существо билось молча, уже вытащенное на лед, оно металось, пытаясь уйти от смертоносных когтей и лап, но уже скоро затихло, только дыша судорожно и рвано. И тогда они оставили его. Пятная лед темными пятнами крови, существо рванулось раз, другой, и, наконец, рухнуло в воду. Тогда стая разом развернулась к своему гнездовью, и улетела, шумно хлопая крыльями и оглашая небо печальной песнью.
Прошел час. И день. Пролом затянуло тонкой коркой нового льда, ленты водорослей колыхались на дне, бледные глубинные рыбы выбрались из своих укрытий и собрались у тела той, которой прежде служили пищей.
«В ледяном озере живет чудовище», - говорили матери птенцам, перебирая мягкие перышки.